Кимельфельд Дмитрий

                      Виталию Кабакову

Ночь-полночь, пора лихая, над Ваганьковом метель,
Сторож печечку затопит, съев полбанки...
Ни души, ни зги не видно, белый свет уж опустел,
И никто теперь не спросит черной баньки.

Как ни в чем и не бывало, белокаменна Москва,
Одного поэта муза осенила.
Написал: в полях безкрайних спит Россия, как вдова,
Может, сотого кормильца схоронила.

Даты сметри и рожденья крепко врезались в гранит,
Позабыв о русской водке и о царской.
Кто при жизни был в зените, кто посмертно знаменит -
Всех засыпал на полгода снег январский.

Мы сидим со старым другом, мы показываем прыть,
Спирт, настоянный на водке, душу гложет.
С пленки рвется хриплый голос, просит баньку протопить,
Друг мой рвется - да куда там, встать не может.

День смыкает глаз совиный, я ему на глаз пятак,
Медный век пройдет, настанет век железный.
Он на выдохе пророчит - нет, ребята, все не так,
И коней своих нагайкой гонит к бездне.

...Я усну на раскладушке в чистых белых простынях,
Позабыв, что граммов двести не допили.
Друг с женой, посуду моя, посудачат про меня
И про то, как на Ваганьково ходили.

Ночь-полночь, пора лихая, над Ваганьковом метель,
Сторож печечку затопит, съев полбанки...
Ни души, ни зги не видно, белый свет уж опустел,
И никто теперь не спросит черной баньки.