Марченко Владимир

Так и не понял я, что за земля ты —
    добрая, злая ль.
Умные пялят в Америку взгляды,
    дурни — в Израиль.

В рыжую Тору влюбиться
    попробуй жалким дыханьем.
Здесь никогда и не пахло Европой —
    солнце да камень.

Мертвого моря вода ядовита,
    солоно лоно —
вот ведь какое ты, царство Давида
    и Соломона.

Что нам, приезжим, на родину взяти
    с древнего древа?
Книги, и те здесь читаются сзади,
    справа налево.

Не дружелюбны и не говорливы
    камни пустыни.
Зреют меж них виноград и оливы,
    финики, дыни.

Это сюда, где доныне отметки
    Божии зрятся,
нынешних жителей гордые предки
    вышли из рабства.

Светлое чудо в лачуги под крыши
    вызвали ртами,
Бога единого миру открывши,
    израильтяне.

Сразу за то на них беды волнами,
    в мире рассеяв,
тысячу раз убиваемый нами
    род Моисеев.

Не разлюблю той земли ни молвы я,
    ни солнцепека:
здесь, на земле этой, люди впервые
    слышали Бога.

Я их печаль под сады разутюжу,
    вместе со всеми
муки еврейские приняв на душу
    здесь, в Яд-Вашеме.

Кровью замученных сердце нальется,
    алое выну —
мы уничтожили лучший народ свой
    наполовину.

Солнцу ли тучей затмиться, добрея,
    ветру ли дунуть, —
кем бы мы были, когда б не евреи, —
    страшно подумать.

Чтобы понять эту скудную землю
    с травами злыми,
с верой словам Иисусовым внемлю
    в Иерусалиме.

В дружбах вечерних душой веселея,
    в спорах неробок,
мало протопал по этой земле я
    вдумчивых тропок.

И, с Тель-Авивского аэродрома
    в небо взлетая,
только одно и почувствую дома —
    то, что Святая.

1992