Сельц Евгений

Закручено все, и заверчено все, и достаточно гаек.
Прочнее алмазной небесная эта резьба.
И Лета - Атриду, и Цезарю - Стикс, и Чапаеву - Яик.
И каждому, каждому вечная эта речная судьба.

И каждому встречному и поперечному разовый пропуск,
конечно, когда решено, что с лихвою оплачен проезд
по этим суровым и черным окрестностям с видом на пропасть,
над этой суровой и черною пропастью с видом окрест.

Бессмертный старик, очарованный вохровец, дока извоза
с кожею цвета скрипичного древа, сносившего лак,
сонно сжимает весло в кулаке, и весло в кулаке, как заноза,
если, конечно, за плоть посчитать этот бурый древесный кулак.

Дегтем напрасно уключины смазаны - стонут и стонут уныло,
спицами скрипа пронзая пространство суровой страны.
И жадные весла большими глотками глотают, глотают чернила,
и всплеск паутину морщин рассыпает по мертвым щекам тишины.

И каждая речка вменяет беспамятство сердцу, надеясь,
что это беспамятство выкупит душу у зависти, страха и зла.
Забвение вам, Клитемнестра, и Марк Юний Брут,
и стреляющий белогвардеец! Теперь ваши души - веревки иного узла.

Иного, лишенного, в общем-то, смысла земного,
но полного смысла подземного, где навсегда
вы будете в равной дали от бесстыдного света дневного
и в равной близи к чудотворному мраку стыда.