Сельц Евгений

Голод мучает лишь с утра.
Желток баскетбольным мячом в корзину
летит в сковородку. Поел. Пора
навестить в абортарии Мнемозину.
Принесу ей компот, усмирив гордыню,
как бывалый узбек усмиряет дыню.

Никак не отпустит меня зима.
Март на исходе, а тонус - минус.
Пытаю душу, бегу ума,
но вечный кукиш - куда ни кинусь.
И следуя внутреннему тик-так,
на всякую утку ловлюсь, простак.

Ни пивной, ни рюмочной. Пьянству - крест!
Хорошо Иванову - достал и врезал.
Бутылки молочные сдал - и Крез.
Журнал популярный открыл - и Цезарь.
Для него что ни день, то велик и нов.
Для меня что ни встречный - то иванов.

Право, это не зависть. Скорей, невроз.
Просто жалко поверить, что так и надо -
головой из тулупа торчать в мороз,
как довольный маслёнок из маринада.
(Неудавшийся образ: подтекстом беден.
Впрочем, каждый маслёнок бывает съеден).

Друг мой Лёпа имел геморрой. Не жил,
а метался. На лёпин недуг взирая,
посоветовал доктор сменить режим.
Лёпа внял - и уехал с семьёй в Израиль.
Я ему написал, вопрошая: "Лёпа!
Как себя ощущает больная совесть?"

Никуда не отпустит меня зима.
По рукам, по ногам, по устам сковала.
Всего и делов-то: сойти с ума,
крутить до забвения Леонкавалло,
чтоб скрылись, как жужелицы в жасмине,
Вагнер, Ницше и иже с ними.

Возможно и круче: ходить в кино,
проклинать сионистов и их сионок,
говорить на сленге, носить рядно,
изучать конъюнктуру комиссионок,
вместо "прощай" говорить "пока"
и стареть со скоростью мотылька.

Ничего не поделаешь - Хронос мёртв.
Зияют ангиной гортани скворешен.
А вместо пчелы, собирающей мёд,
Президент собирает Совет старейшин.
И о том, что у них на повестке дня,
ивановы допрашивают меня.

Я молчу под пыткою, как связной,
проваливший по недосмотру явку.
"Разглядел бы меня Ты на свет дневной,
как иной Дуремар иную пиявку!" -
обращаюсь я мысленно к Самому.
Но не в кайф Ему. Недосуг Ему.

Что ж, сосу "Беломор", извергаю дым,
поминаю март, не жалея слога.
На любой вопрос отвечаю: "Гм...",
из чего не следует диалога.
А из неба чугунного, слаб и глуп,
тычет луч новорожденный в мой тулуп.

Мне одно вино по губам текло,
а другое - в рот, да и в кровь впиталось.
Я гляжу на снег, аж зрачки свело.
Поясница путает спорт и старость.
(Если спортом считать променад по стритам
между квёлых деревьев, больных нефритом).

В этом смысле весна: набухают почки.
Ест компот Мнемозинка, а я пошлёпал.
Посидеть бы в лесу на глухом пенёчке!
Хоть одной ягодицей, как бедный Лёпа.
Посидеть, поскучать, посопеть в сопелку,
поглядеть, как орех поедает белку.

Всё навыворот в мире! Подлец - в опале.
Мудрый учит уму. Справедливый правит.
Амадей престарелый живёт в серале,
где Сальери мышей по сусекам травит.
Всё навыворот в мире - апрель, и вьюга,
и сума, и тюрьма, и зима, змеюга.

Я кончаю писать вопреки наплыву.
Каплет йодом с висящей сосулькой строчки.
Очень хочется пива и воблы к пиву!
Это, братцы, весна: набухают почки,
наливаются соком стаканы, кружки,
старички ивановы и их старушки.

1989