Сельц Евгений

                           А. Перову

Начну с того, что не с чего начать,
как нечем иногда опохмелиться
(не то чтоб нечем - нету под рукой).
Ручей - и тот перестаёт журчать,
когда ему приходит время литься
широкою и скучною рекой.

И всё же я начну. С того хотя б,
что существую самой тихой сапой
невесть когда и неизвестно где.
И так как я живу среди растяп,
то становлюсь талантливым растяпой
по склонности блистать в любой среде.

Живу в таком покое, что дремлю
над пищей огородной и лесною,
тепличный развиваю аппетит.
Кого-то, как мне кажется, люблю,
чего-то жду, но ласточка с весною
к нам в сени не летит.

В цветущем не по правилам краю
январь пересекается с июлем
и всяк босяк накормлен и обут.
Да и какие ласточки в раю,
где сени именуют вестибюлем,
а сеновал пентхаузом зовут?

И всё же я начну. Под Рождество
мы неизменно что-то начинаем,
какие-то стада в душе пасём.
И с мутной правдой утаив родство,
кулич кристальной кривдой начиняем
и свойственникам пробовать несём.

Из всевозможных жизненных защит
даны нам книга, женщина, квартира,
серсо и променад.
Достаточно, чтобы поднять на щит -
и заслонить щитом остаток мира,
который как бы над.

Он вечно "как бы", этот белый свет.
И эту "какбость" сдабривая верой -
кривою арифметикой души -
он как бы и даёт на всё ответ,
снабжённый смыслом и разумной мерой -
естественными качествами лжи.

Казалось бы, преступлен сей порог
меж бытием и царством Персефоны.
Скажи себе: приехали, старик!
А он с того, что здесь родился Бог,
бессовестно стрижёт свои купоны,
как и доселе стриг.

И я стригу. Но мой рассудок мглист,
и больше соответствует природе,
чем вся наука Брема и Кусто.
"Безбожник!" - скажет бывший атеист.
"Растяпа", - посочувствует юроде,
и будет прав на все кривые сто.

Не вовсе неуч, даже где-то уч,
я всё бегу печальным серым волком
вкруг ёлочки, растущей как бы из
норы, откуда смутный бьётся луч.
"Another life", - сказал бы Дерек Уолкотт.
Я повторю за ним: "Иная жизнь".

Иная жизнь иным не ко двору.
Но мне, пожалуй, не сыскать подругу
естественней у лирики в роду.
И как же провалиться в ту нору,
когда с рожденья бегаешь по кругу
у центробежных сил на поводу?

Никак не провалиться. Оттого
я и пишу без всякого зазренья,
что здесь, недалеко, родился Бог,
что нынче в Вифлееме торжество,
и человек, исчадие творенья,
не так сегодня скушен и убог.

Не так зловещ в зловещем естестве,
не так, терпеть готовый ложь и ересь,
безлик и безнадежен белый лист.
И если говорить о большинстве,
то свойственники кулича наелись
и спать по сеновалам разбрелись.

Вот день истлел. Вот свечи зажжены.
Пропитанный молитвой непременной
рождественский сквозняк ледащ и синь.
Вот ночь - сестра со стороны жены.
Вот месяц - брат со стороны Вселенной.
А вот и я.
Аминь!