Гагуа Дмитрий

До оскомины вызубрив азбуку
мёртвых чужих языков,
ты сегодня по случаю праздника
пьян, нехорош, бестолков.
Торжествуя, бесчинствуя, чествуя
под заунывный напев,
то твоё сумасшествие шествует,
гордо знамёна воздев,

на которых ни звёзд, ни креста —
только масок похабный оскал…
Посещая святые места,
застаёт нас врасплох карнавал;
он змеится и пляшет по улицам
розному хохоту в такт.
Так — уже не успеешь зажмуриться —
статуя делает шаг,

покидая сырой табернакль,
павильон, гобелен, интерьер,
как в дешёвом каком-то спектакле,
где тень от парчовых портьер
ниспадает широкими складками,
с треском явив наготу
пожилой травести, чьи несладкие
губы шепнут в темноту

непонятное имя ли, прозвище,
ясно одно — не твоё.
Там кончается время, хоть, вроде бы ещё,
каплет в вино забытьё,
дым от факелов волнами, как бы ещё,
медленно стелется вниз,
да у входа на старое кладбище
чёрной свечой — кипарис.

Чуть шатает из стороны в сторону
взгляд — то ли вскользь, то ли сквозь.
И не то, что б стигматы не впору, но
где ж тот заржавленный гвоздь…
Всё — равно, всё поделено поровну:
скрипка, литавры, гобой.
Лишь с крестов поседевшие вороны
в профиль следят за тобой.

Водевильный гламурный мотив
ни забыть, ни пропить, ни украсть.
По-привычке строптив и ретив,
заходивший с семерки не в масть,
по сто семьдесят граммов залив
за кадык, слит с элитой из каст —
выдаёшь за крутой креатив
copy–past, copy–past, copy–past…

И летит через полночь на север
адажио виолы д’Амор,
заклиная победным forever
назойливое nevermore,
и, горя нетерпеньем абсурда,
горазд лобызаться трикрат,
выдашь пропуск на Судное утро —
запомни его! — Измарагд.

Голоса с изумрудной скрижали
замрут под перстами истцов,
прорицавших на ощупь, по Брайлю,
не помнящим Бога в лицо.
Собирай что поплоше, попроще
в потёртый дорожный мешок,
смерть по–детски закусишь морошкой,
занюхаешь на посошок.

Просыпаясь на белой заре,
с хэппи–энда спорхнув на фуршет,
перемешивай ямб и хорей,
перекручивай вечный сюжет,
по прошествии множества лет
перепробовав тысячи слов
для того чтоб понять: больше нет
ничего — только свет и любовь.