Ах, не знаю, не знаю на свете совсем языка! — Будто в воду пошел — не лицом! — перепуганным камнем, Словно некую скрипку надыбал и стал — музыкант, И кричал: "Оттого и пою, что пожизненно нет языка мне!" -
Ни в пропаже любви, ни в воде, за которую вдруг забежал, Ни в ракитах своих, для которых не выклянчу почты, Ни в сражениях правды, чьи руки верны грабежам, - Я на милой земле неуверенный ставленник почвы.
Я тогда лишь и слышу, когда в эту воду тону, Я тогда и пою лишь, когда этих звуков не слышу, Я тогда лишь и помню, когда устремляюсь ко дну, И тогда я люблю, когда ртом безвоздушное время колышу.
Или вот: над вечерней равниной небесный умышленный взгляд. И такой очевидный, что это почти осязанье, Словно сам ты под небо подушечкой пальца и взят, Словно это второе, почти что не наше сознанье.
Суррогатом бессмертия вводится в тело язык, Или, может быть, детской какой-то прививкой от смерти. Ты как будто забыл, ты почти что тогда и возник, Когда небо впервые сказало равнинам: "Ослепни!"
|