Домашний сверчок, суетливый щеглëнок, черная птица,
Мне где-то меж ваших просторных домов гнездиться, ютиться.
Чумацкая дудка, еврейская скрипка, синяя лира –
Вот стены и кровля гнезда моего, святилища, мира.
Вот окна для взгляда, вот очи для зренья, вот души для боли,
Сенатская площадь, плацкартная полка, Великое Поле,
Где люди и тени, смешавшись друг с другом, толкаясь плечами,
От радости воют, от горя хохочут, молчат от печали.
Вот так возникает звучание времени, голос эпохи –
Колотится в темени, мечется в темени, стонет на вдохе,
Играет вслепую, слагает на ощупь, в процесс не вникая.
И меркнет всё золото мира, вся подлая слава мирская,
Когда ощущаешь биение жизни в механике звука,
Когда перемалывается в муку безысходная мука.
И прежде, чем сам себя спросишь: «Куда я? О чëм я? Зачем я?» –
Тебя ослепляет пропорция, свет, золотое сеченье.
И в этот момент надо мной шелестят, как ветер июня,
Сутулый Арсений, взъерошенный Осип, безумная Юнна –
Три горние пряхи, три лика, три страшные мëрзлые плахи,
Три черных огня, три жизни, три смерти, три певчие птахи.