Готовая свести меня с ума, лишить лица, значка, прописки, кода, как оползень, сошла на город тьма, которой не предвидится исхода.
Лунатики, снующие во тьме, бомжи, путаны, очереди в кассу, автобусы с флажками на корме, - все свалено в клокочущую массу.
Нас, чад своих (а все мы дети тьмы), она лелеет с материнской ленью - бегущих от сумы и от тюрьмы, приводит к нищете и преступленью,
отшельника она влачит домой, с развратником играет в кошки-мышки, и каждую надежду кормит тьмой, как малого младенца - до отрыжки.
Она везде, во всем, одна, сама. Ни будущего в ней и ни былого. Не тьма небес, а истинная тьма, смакующая мясо, а не слово.
И продираясь через эту тьму по Тель-Авиву, а не по Парижу, я радоваться вынужден тому, что, в сущности, всем сердцем ненавижу.
|