Плавно и естественно переплетаясь, мотивы Красной Шапочки, Царевны-лягушки, Спящей красавицы и Гензеля и Гретель образуют пространство противостояния надменной рациональности XIX века.

С каждом шагом в дремучий лес, в центре которого высится башня с погребенной в ней колдуньей, все становится чудесатее и чудесатее. Братьям Гримм, привыкшим жить весело, гоняться за девами и валять дурака за деньги, придется повзрослеть ровно настолько, чтобы поверить в волшебство и злых демонов.

Весь фильм Гилльям под продюсерским давлением юлит и изворачивается, словно вор в руках палача. От этого непрерывно укачивает – вдохновенной дикости сцены, вроде уничтожения волшебного леса французской армией или ребенка, пытающегося стереть с лица черную грязь и стирающего вместе с грязью само лицо, сменяются неприятным хихиканьем, подмигиванием зрителю и общей неряшливостью. Сыгравшие братьев Хит Леджер и Мэтт Дэмон не то что бы портят впечатление – скорее, просто не имеют другой задачи, кроме как сыграть популярного Леджера и популярного Дэмона, играющих у культового режиссера. Даже древняя колдунья Моника Беллуччи, способная, как мы помним из «Добермана», на всякое, выглядит крайне статуарно. Никакого обмана – просто некоторая несогласованность, как в анекдоте про Красную Шапочку: «Это не хвост, – сказал Волк и густо покраснел».

Понятно, что все вышесказанное – чистое брюзжание. Потребительски ценный не меньше хорошего пылесоса, оживленный, как пятничная дискотека, дорогой, красивый, местами смешной или страшный, фильм принес бы успех другому режиссеру и даже не роняет достоинства самого Гилльяма. Но чувство, что волшебство в наше время можно только красть с большими предосторожностями, будит грусть, которую не развеивает даже отчаянный гилльямовский балаган.

Антон Костылев