1.

   Вспоминаю себя мальчишкой, шагающим в слякотный день конца декабря 42-го года по улице Чайковского в освобожденном всего лишь год назад Калинине. Вдоль обочины выстроилась колонна из десятка танков. Я обошел один из них, разглядывая его со всех сторон.
   - Ну как, пацан, нравятся тебе наши коляски? - услышал я хрипловатый голос за спиной. Обернувшись, увидел невысокого человека в сдвинутом на макушку черном танкистском шлеме и такого же цвета распахнутой меховой тужурке. На петлицах гимнастерки две "шпалы" - стало быть, майор.
   Произнеся слово "коляски", танкист усмехнулся и, не ожидая моего ответа, словно заранее зная его, сказал:
   - Вот и мне нравятся, и моим ребятам тоже. Надежные машины, молодец товарищ Зальцман!
   - Это конструктор? - спросил я.
   - Нет, пацан, товарищ Зальцман не конструктор, - ответил майор. - Товарищ Зальцман - наш танковый нарком.

2.

   Так я впервые услышал эту фамилию. Судьбе было угодно, чтобы через три с лишним десятилетия мне посчастливилось близко познакомиться и с самим ее обладателем. Познакомиться не в лучшие для питерских евреев времена: после Василия Толстикова, антисемита с этаким легким либеральным уклоном, обкомовский трон занял Григорий Романов - антисемит патологический, с ярко выраженной идиосинкразией на любую еврейскую фамилию. Как увидит читатель, это обстоятельство отмечено мной не случайно. Для характеристики вышеупомянутого интернационалиста-ленинца расскажу сильно смахивающую на анекдот, но тем не менее абсолютно правдивую историю. На общегородской митинг по случаю Дня Победы пригласили для выступления несколько ветеранов - Героев Советского Союза. Но перед самым началом некий обкомовский клерк извиняющимся тоном сообщил двоим из этой группы, что из-за нехватки времени их выступления отменяются. На самом же деле этих уважаемых людей, русского и украинца, подвели... фамилии. Григорию Романову попала под хвост очередная вожжа: просмотрев список выступающих, он распорядился оставить в нем лишь тех, чьи фамилии оканчивались на "ов" или "ин". А тут какие-то "ик" и "ко"...
   Но вернусь к Зальцману.
   Не так давно в одной из русскоязычных газет был опубликован обширный материал о маршале Жукове. Не берусь оценивать достоинства и недостатки этой публикации, но есть там одно место, с которым никак не могу согласиться. Вот он, этот текст:
   "Мне случалось встречаться с бывшим наркомом танковой промышленности И.М.Зальцманом. Легендарный директор Танкограда, Герой Социалистического Труда, генерал-майор инженерно-технической службы, Исаак Моисеевич Зальцман был в одночасье снят Сталиным со всех высоких должностей и послан работать мастером ОТК на небольшой номерной завод в Муроме. Много лет спустя Зальцман продолжал с уважением отзываться о Сталине, стиле его работы, а свою опалу относил за счет интриг сталинского окружения".
   Начать с того, что Зальцман никак не мог быть снят "со всех высоких должностей", ибо к тому моменту (шел февраль 49-го) занимал только одну должность - директора Челябинского Кировского завода, вошедшего в историю минувшей войны под именем "Танкоград". Сосланный - именно сосланный, а не посланный в старинный русский город Галич (а не Муром, как ошибочно указывает автор очерка о Жукове), Зальцман, будучи рядовым мастером, сохранил все свои звания, ордена и даже номинальное членство в Верховном Совете СССР.
   Так решил Сталин. И Зальцман, беседуя со мной, очень точно определил подлинный смысл этого решения. Тут не было, как считали некоторые наивные люди, ни забывчивости, ни, тем более, благородства, а был иезуитский расчет, по части которого кремлевский деспот отличался непревзойденным мастерством: пусть этот бывший нарком останется при всех своих званиях, регалиях и депутатском значке - на самой низкой цеховой должности. То-то народ посудачит, потешится, позлорадствует над судьбой бывшего большого начальника - и заодно еще раз оценит доброту и благородство вождя.
   И еще. Подлинная причина опалы Зальцмана - отнюдь не в интригах сталинского окружения. Точнее сказать - не только в них. Дело в том, что с конца 48-го года в ведомствах Берии и Маленкова начало раскручиваться печально известное "ленинградское дело". Его главными фигурантами стали Кузнецов, Попков, Родионов, Капустин - всех этих руководителей, занимавших очень высокие должности как в Ленинграде, так и в Москве, Зальцман хорошо знал по довоенному Ленинграду, когда в 38-м году, кстати, в возрасте тридцати трех лет, стал директором знаменитого гиганта машиностроения - Кировского завода. Вызванный из Челябинска в Москву в феврале 49-го, он предстал перед председателем Комитета партийного контроля Шкирятовым - одним из самых страшных людей в окружении Сталина. Шкирятов потребовал от Зальцмана "компромата" на упомянутую выше четверку лиц. Зальцман ответил, что компрометирующей информацией не располагает. Это стоило ему партийного билета и должности. В Галич он был сослан с формулировкой "за финансовые нарушения и неверный стиль работы".

3.

   А история с несостоявшейся публикацией началась так.
   Где-то весной 76-го или 77-го мой хороший приятель, недавно принятый в штат "Ленинградской правды", предложил написать к очередному Дню Победы очерк о военных буднях Кировского завода до его эвакуации в Челябинск. Я ответил: именно такой материал у меня написан и лежит в столе - до лучших времен.
   - До каких - до лучших? - удивленно спросил приятель.
   - Принесу, прочтешь - тогда и потолкуем, - ответил я, не вдаваясь в подробные объяснения.
   ...На девятый или десятый день войны директора Кировского завода поднял с постели телефонный звонок: его требовал в Смольный первый секретарь обкома Жданов, требовал немедленно, сейчас же.
   - Фронту срочно нужны полковые пушки, - сказал Жданов без всяких предисловий. - Сможете ли вы в самое кратчайшее время наладить их серийное производство?
   - Кратчайшее - это когда? - спросил Зальцман.
   - Не позже, чем через две недели, - уточнил Жданов, - таков максимальный срок.
   - Надо подумать, - сказал Зальцман.
   - Подумайте, - подытожил высокопоставленный собеседник. - До утра. Вся необходимая помощь будет вам оказана.
   Приехав на завод, Зальцман собрал у себя в кабинете главного инженера, главного технолога, начальников нескольких ведущих цехов. И к утру примерный план действий был готов. Идея, предложенная директором и дополненная его сотрудниками, оказалась на удивление простой. Пушка разбирается на детали, и все это раскладывается на столах в зале заседаний техсовета. К каждой детали прилагается ее чертеж и подробная технологическая карта изготовления. Представители полутора десятков заводов по указанному Зальцманом списку забирают предназначенные для них образцы. Изготовленные детали и узлы немедленно поступают на Кировский завод - на сборку и отладку готовых изделий.
   Вот и все. Через две недели первая партия 76-миллиметровых пушек, именуемых в просторечье трехдюймовками, была отправлена на фронт.
   Здесь рассказана лишь самая суть истории, а в том моем очерке было приведено немало любопытных подробностей. Я читал воспоминания участников, беседовал со многими из них. Запомнилась фраза: "Умный еврей на своем месте - это, знаете ли, великое дело", - именно так отозвался о Зальцмане старый инженер-технолог, интеллигентнейший человек и, между прочим, стопроцентный русак.
   Наконец пришло время нанести визит и самому Исааку Моисеевичу: задать приготовленные заранее вопросы, уточнить отдельные детали. Я попросил одного из собеседников, близко знакомого с главным героем будущего очерка, устроить мне встречу с ним.
   Зальцман тогда директорствовал на небольшом заводе, который, кстати, проектировался и строился под его началом. Он многим был хорошо знаком по деловым встречам, но фамилия этого человека, руководившего в самое трудное военное время танковой промышленностью страны, официально вообще не упоминалась уже многие годы.
   Маленького роста, довольно полный, седовласый, он поднялся мне навстречу из-за письменного стола, протянул руку.
   Я представился.
   - Так вот вы, оказывается, какой, - произнес Зальцман с легкой усмешкой. - Скажу откровенно: не очень-то хотелось встречаться с вами. Но раз уж вы здесь - спрошу: как это, рассказывая в одном из очерков о создании тяжелого танка "КВ" на том самом заводе, где я был директором, вы умудрились вообще не назвать мою фамилию?
   В тоне, каким были сказаны эти слова, звучала такая горечь, такая долго сдерживаемая и, наконец, получившая повод выплеснуться обида, что я сообразил: сейчас мне лучше всего промолчать. Тем более, что и вопрос был задан чисто риторически.
   - Ладно, - прервал неловкое молчание Зальцман, - оставим это. Вы пришли по делу, давайте о нем и говорить.
   Между тем у меня было что ответить на горький упрек Исаака Моисеевича.
   В канун 30-летия Победы я написал по заданию "Ленинградской правды" очерк о том, как создавался танк "КВ" - машина, хорошо зарекомендовавшая себя в тяжелых боях первого, самого трудного периода войны. Главным конструктором танка был Жозеф Котин, а директором Кировского завода, где он создавался и доводился до нужных кондиций, был - повторюсь - Исаак Зальцман. Обе фамилии, естественно, фигурировали в очерке на равных. Но перед самой сдачей номера в набор редактор фамилию Зальцмана вычеркнул, проделав ту же процедуру и с явно неславянскими фамилиями двух ведущих конструкторов и одного инженера-испытателя.
   Развернув наутро свежий номер газеты и обнаружив в нем все это непотребство, я отправился к редактору.
   Редактор был краток и откровенен: он отнюдь не разделяет некоторые взгляды Самого, но вступать с ним в конфликт из-за нескольких фамилий не намерен - себе дороже.
   Коротко и ясно.

4.

   Очерк о трехдюймовках я написал - сделал это, между прочим, по собственной инициативе, просто потому, что уж очень интересный материал сам шел в руки, - и показал Зальцману. Читал он медленно, иногда возвращаясь к уже прочитанному, кое-что исправляя и дополняя.
   - Когда собираетесь публиковать? - поинтересовался он после того, как по моей просьбе завизировал текст.
   - Не знаю, - честно признался я. - Пусть пока полежит, а там увидим. В любом случае, дам Вам знать.
   Ждать конца этой истории пришлось недолго. Редакционный мой приятель прочел очерк, сказал, что все в порядке, материал хороший, и попросил зайти через пару дней.
   Я зашел.
   - Очерк у шефа, - сказал приятель и почему-то отвел глаза. - Ты зайди к нему, он как раз сейчас на месте.
   Шеф, заведующий отделом военно-патриотического воспитания сказал без лишних церемоний:
   - Убери фамилию, поставь вместо нее везде слово "директор" и матерал пойдет в ближайший номер.
   Я тоже не стал церемониться: произнес несколько непарламентских выражений, забрал очерк и ушел.
   ...Я все-таки рассказал Зальцману, каким образом его фамилия исчезла из первого газетного материала. Второй, похоже было, вообще не увидит света.
   Разговор наш происходил осенним вечером в маленькой однокомнатной квартирке Зальцмана на Новоизмайловском проспекте. О многом переговорили мы тогда. Не обошли и извечную проблему "пятого пункта". Запали в память сказанные им слова:
   - Так уж распорядилась жизнь, что я был далек от интереса к еврейской религии, еврейской культуре, еврейским традициям. Что поделаешь, меня занимали другие проблемы. Но кто я есть, откуда мои корни - это я помнил и помню всегда.
   Исаак Моисеевич поставил на стол графинчик с водкой, нехитрую снедь и весело сказал:
   - Давайте-ка по нашему обычаю скажем друг другу "лехаим", выпьем по рюмке и закусим еврейской закуской - селедкой с картошкой, любимой едой моего местечкового детства.
   ...А очерк я по совету Зальцмана отдал в музей истории завода.

(Опубликовано в еженедельном приложении "Пятница" к газете "Новости недели" за 19 октября 1995)