Cool Folders ® :: Форум ПроСти

- Ты спроси у мальчишек в местечке: почему они дразнят меня, почему смеются надо мной? - говорит Велвелэ и глаза его, большие, ярко-синие, увлажняются от подступающих слез. - Что плохого я им сделал?
   Я молчу - мне нечего ответить.
   - Они называют меня Велвелэ дер мешугенер (Велвел-дурачок), - продолжает он. - Разве это правильно?
   - Нет, - твердо отвечаю я, - неправильно.
   Такой разговор Велвелэ затевает всякий раз, когда я прихожу в поле, где он пасет общественное стадо. Бабушка часто посылает меня к нему с узелком - в нем краюха свежего домашнего хлеба, соль, пара луковиц и десяток вареных картофелин. Поев, Велвелэ аккуратно стряхивает крошки с колен, складывает тряпицу, целует ее и возвращает мне. Сидя на плоском, нагретом солнцем валуне, он поет песенку о веселом портняжке:
    А шнайдерл бин их, ай-ай-ай, (Я портняжка, ай-ай-ай,)
    Гири-бири, гири-бири-бам!
    Ир хейнкт мир уйс а вывеске, (Повесьте мне вывеску,)
    Вос ней их фун алт гевант.   (Что я перешиваю старье.)
   Мне хорошо знакома эта песенка - в ней рассказывается о том, как портняжка сначала взялся перешить из пальто пиджак, из пиджака - жилетку, из жилетки - шапку, из шапки - пару рукавиц, после чего выбросил их в печку - и в доме стало чуть теплее.
   Но Велвелэ всегда поет только первый куплет - дальше он, похоже, не знает...
   Иногда по вечерам, встретив Велвелэ на окраине местечка, я помогаю ему гнать коров по домам. Правда, буренки и сами хорошо знают дорогу к своим воротам, но уж очень приятно шагать по пыльным улицам за стадом, лихо пощелкивая кнутом на виду у приятелей - этому искусству меня обучил Велвелэ.
   Сидящая на скамейке толстая мокрогубая Голда кричит:
   - Подумайте, люди, во что превратился мальчик из приличной семьи - он водит дружбу с сумасшедшим пастухом! И куда только смотрят твои бабушка и дедушка!
   У меня так и чешется язык ответить ей, но я вовремя вспоминаю любимое выражение бабушки: "С глупцом свяжешься - сам поглупеешь!" И я прохожу мимо, пощелкивая кнутом и делая вид, что слова толстой Голды ко мне вообще не относятся.

                                              * * *
   - Бабушка, - спрашиваю я, когда мы все втроем сидим за вечерним чаем, - почему Велвелэ называют сумасшедшим? Не все, но многие.
   Не ожидая, что ответит бабушка, дед Менахем-Мендл, на секунду оторвавшись от чтения газеты, коротко бросает:
   - По дурости. Вырастешь большой - сам увидишь, сколько среди евреев дураков.
   - А среди русских? - интересуюсь я.
   - И среди русских тоже хватает, - говорит дед. - Но уж если еврей дурак - то такой дурак, что его можно в музее показывать.
   И, завершив этими словами свою сентенцию, дед снова углубляется в газету.
   - Велвелэ, - говорит бабушка, - вовсе не сумасшедший. Он больной. Когда ему было лет десять-одиннадцать, он однажды попал в поле в страшную грозу, сильно перепугался, стал заговариваться, а потом замолчал.
   - Но со мной он разговаривает, - замечаю я.
   - Это потому, - объясняет бабушка, - что он тебя не боится и знает, что ты его не обидишь.

                                  * * *
   Я всегда удивлялся, почему, встретив деда, Велвелэ неизменно широко улыбался и долго тряс ему руку, словно благодарил за что-то. Оказывается, действительно благодарил, о чем я узнал много лет спустя от одного из моих земляков. А случилась эта история еще до моего рождения.
   ...Жил в нашем местечке мясник по имени Шабтай, а по прозвищу "дер фарштиникер" - Вонючка. Так вот, и дед, и Велвелэ имели к этому благоухающему сортирному прозвищу самое непосредственное отношение, ибо благодаря им оно, собственно, и родилось.
   В те времена, о которых идет здесь речь, Велвелэ уже пас общественное стадо. Была в нем и корова Шабтая. Однажды она отбилась от стада и ее нигде не могли найти. Хозяин пригрозил пастуху, что прибьет его, если к утру буренка не вернется в стойло. Всю ночь Велвелэ бродил по окрестностям, пока перед самым рассветом не обнаружил корову на еврейском кладбище. С радостной улыбкой он пригнал корову на хозяйский двор, сообщил Шабтаю, где нашел ее - и тут разъяренный Шабтай набросился на пастуха с кулаками. Он кричал, что из-за кладбищенской травы молоко придется вылить, он бил Велвелэ по спине и по лицу. Пастух громко заплакал и упал ничком на землю, прикрывая голову руками.
   На шум сбежались во двор прохожие. Среди первых там оказался дед - он шел мимо шабтаева дома, направляясь к утренней субботней молитве в синагогу. Тут нелишне будет заметить, что дед мой, высокий и широкоплечий, обладал немалой физической силой - в семьдесят лет он свободно поднимал одной рукой двухпудовую гирю. Подойдя к Шабтаю сзади, он перехватил его поперек туловища, легко оторвал от земли и, пройдя десяток шагов, на глазах у всех аккуратно столкнул в выгребную яму, которую только накануне очистил от дерьма местечковый золотарь Зяма по прозвищу "Как".
   И тут, по свидетельству земляка, дед произнес свою знаменитую фразу, которую потом долго повторяло все местечко:
   - Всегда можно совершить богоугодное дело, даже если оно пахнет говном.
   А прозвище "Вонючка" с тех пор настолько плотно прилипло к Шабтаю, что я, например, так никогда и не узнал фамилию этого худощавого, редкобрового, вечно угрюмого человека.

                                     * * *
   Началась война.
   В местечко пришли немцы. На заборах появились приказы и распоряжения новых властей. Один из приказов касался только евреев и было в нем всего два пункта. Первый: всем носить нарукавную повязку с шестиконечной звездой. За невыполнение - расстрел на месте. Второй: ни один еврей не имеет права покидать пределы местечка. За невыполнение - расстрел на месте.
   Коротко и ясно.
   Велвелэ на улице не появлялся: старики-родители следили за тем, чтобы он не выходил из дому. Но однажды не уследили.
   Полупьяный полицай остановил Велвелэ вопросом:
   - Почему шляешься по улице? Где повязка?
   И направил карабин в грудь Велвелэ. Не понимая, чего от него хотят, тот попытался отовинуть в сторону дуло карабина. Полицай выругался и нажал на спусковой крючок...
   Так рассказывали очевидцы.
   Когда я передал их рассказ бабушке, она расплакалась, прижала меня к себе и сказала:
   - Бедный Велвелэ, теперь ему хорошо - он в раю. Ты всегда его жалел, и, думаю, перед Б-гом он будет твоим заступником.

                                    * * *
   Я - человек не религиозный, хотя отношусь к верюущим людям со всем уважением. Но вот странная вещь: всякий раз, когда в моей памяти всплывают страшные часы расстрела, унесшего жизни бабушки, деда и почти всех моих земляков и то, каким чудом я избежал их участи - мне почему-то все чаще приходят на ум слова, сказанные когда-то бабушкой...

(Опубликовано в недельном приложении "Пятница" газеты "Новости недели" 4.12.1996)