Карина
|
Дата : 12-04-07, Чтв, 14:52:19
Я лежу на этой кровати давно. Хочется посчитать, сколько дней, но это никак не удается...Мысли путаются, память все время отвлекает, выдавая откуда-то из далекого забытья эпизоды из жизни, стершиеся очень давно и, казалось, совсем не имевшие шанс вообще когда-нибудь попасть в воспоминания.
Открываю глаза. Картинка постепенно проясняется, как будто бы я в сотый, а, может быть, в тысячный раз опускаю в раствор проявителя один и тот же снимок. Вот белый потолок с матовым светильником, немного скашиваю глаза - и проявлется металлический карниз с блеклой шторкой, которая движется по нему, управляемая шнуром. На шнуре посередине завязан узелок. Каждый раз, когда на проявляющейся картинке пропечатывался этот узелок, почему-то возникает мысль, что из-за него штора может закрыться лишь на треть. Как будто бы это имеет хоть какое-нибудь значение....Потом прорисовывается черно-белый рисунок, висящий на стене недалеко от окна, потом, уже на нем, начинает обретать очертания дерево. Кто или что находится рядом с деревом, рассмотреть никогда не удается - слишком далеко висит картинка и слишком мелким был этот кто-то...
Скашиваю глаза, уже зная, что проявится на моей воображаемой фотографии в следующий момент. Я ведь вижу ее очень много раз. Каждый раз, когда прихожу в себя и открываю глаза. Это будет штатив с висящим на нем прозрачным пакетом, из которого по трубочке в мою вену капает жидкость. Каждый раз количество жидкости в пакете бывает разным, но этот пакет всегда - часть моей невидимой для других проявлющейся в моей собственной фотолаборатории фотографии. Что еще предстоит увидеть на ней, я не знаю. Остальное всегда меняется. Иногда в палате находится медсестра, иногда - жена или мама, или обе вместе, а иногда у кровати сидит отец. Часто на тумбочке рядом с кроватью стоит коробка с соком или какая-нибудь еда, но есть мне уже давно не хочется...
Правда, часто мне не удается досмотреть свою фотографию до конца, потому что после того, как проявляется штатив, кто-то невидимый словно сметает лохматым веником с потолка светильник, со стены - картину с деревом, штатив сразу же исчезает, и я опять проваливаюсь в бездну беспорядочных воспоминаний, так и не успев увидеть, кто же из родных мне людей сидит сегодня рядом со мной и ждет чуда - моего выздоровления. Проваливаюсь, не досмотрев до конца эту фотографию, я все чаще и чаще... Теряю сознание, не успев толком прийти в себя.
Я - молодой, неглупый, вполне симпатичный мужик тридцати шести лет, косая сажень в плечах, отец двоих замечательных девочек и муж симпатичной женщины, всегда деятельный, подвижный и сильный, лежу здесь, в местной больнице и умираю от смешной, можно сказать, болезни... Гепатит А! Девяносто девять процентов людей переносят эту болезнь легко, даже на ногах, и им и в голову не приходит от нее умирать...Но я попал в этот один процент, которые не выживают. Этот сволочной гепатит разлагает печень. По научному это называется "некроз", но мне от этого не легче. По последним анализам, в моей печени осталось восемнадцать процентов живой ткани, остальные клетки мне уже не принадлежат... Судя по моему состоянию, по взглядам родных и друзей, а вернее, по тому, как они эти взгляды отводят, избегая смотреть мне в глаза, меня уже начали жалеть. Значит, осталось недолго...
Умираю тогда, когда моей семье так нужна моя сила, моя поддержка, потому что мы совсем недавно приехали жить сюда, в эту новую для нас страну, и совершенно не успели обустроиться, обжиться, стать на ноги...Дети еще маленькие, старшей только семь, а младшей нет еще и четырех. Как же жена будет справляться с ними и со всеми трудностями неприкаянной еще жизни? Ведь она привыкла во всем полагаться на меня, сильного, опытного, умного, умеющего находить решения в самых непростых ситуациях...Да и родители, уже немолодые, решившиеся вместе с нами начать новую жизнь на своей исторической родине...
Опять, так и не увидев, кто дежурит около меня сегодня, поскольку ненавистный веник опять смел все до того, как проступили все детали, проваливаюсь в тяжелое забытье.
***
Сон ли, видение ли, морок ли приходит ко мне тотчас же...
***
Сопки, сопки до горизонта, покрытые ослепительно белым снегом...Солнце низкое, будто бы катится по сопкам, подсвечивая снег своими лучами...Резкий колючий ветер усиливает ощущение холода, хотя одежда на мне теплая даже для Магаданской зимы...Хотя "магаданской" - это неправильно. Просто так принято говорить. На самом деле добраться отсюда до Магадана совсем не просто - до него шестьсот с лишним километров. Рабочий барак на золотом прииске, в котором расположена контора. Барак он и есть барак, но ввалиться туда с холода очень даже приятно. Там сидит Варвара Петровна, моя помощница, и составляет квартальный отчет, который завтра надо везти в управление. Что-то не сходится, и она смотрит на колонки цифр, нахмурившись, складывает что-то на счетах, и костяшки ритмично отзываются глухим хлопающим звуком. В бараке тепло, руки, ноги, мозги постепенно оттаивают и наливаются приятной тяжестью. Думать ни о чем не хочется. Вот так вот сидеть в тепле и наслаждаться им, вспоминая о сорокрадусном морозе за стеной...
-Посмотри ты, а? - просительно, с надеждой, что я возьму в руки этот несбивающийся отчет, найду ошибку, и можно будет встать наконец из-за этого стола , распрямить спину, дать отдых глазам и со спокойной совестью пойти обедать, говорит Варвара Петровна.
Я беру в руки бумаги, внимательно смотрю на колонки цифр, веду по ним взгляд сверху вниз, и..... в это время они сливаются сначала в сплошную полосу, в потом и совсем исчезают. Нечеткие еще контуры потолочного светильника вновь в который раз начинают проявляться на моей фотографии.
***
Аэропорт. Длинная вереница людей с чемоданами, баулами, рюкзаками, мешками, пакетами, свертками...Вся эта очередь тянется к столу, за которым стоит таможенник. Он проверяет, что люди везут с собой в эмиграцию. Или репатриацию, если называть это правильно. Но для чиновника таможенного ведомства название значения не имеет. Его задача вполне понятна. Никто не имеет права вывезти что-либо, что по закону вывозить не положено.
Я стою в этой очереди и наблюдаю за людьми. Вот мой папа, всегда моложавый и стройный, стоит ссутулившись, напряженный, словно ожидающий чего-то нехорошего. Мама все время пытается взять за руку мою старшую дочь, но та упорно вырывает руку и хочет хоть как-то подвигаться в этой бесконечной очереди, однако тут же вылавливается кем-нибудь из взрослых и водворяется на место. При этом все на нее шикают и пытаются отвлечь или просят потерпеть еще немного.
"Немного" - это говорится для ребенка. Взрослые понимают, что такими темпами, как двигается очередь, стоять здесь нужно будет несколько часов. Наблюдаю, не имея возможности хоть как-то изменить ситуацию. Мама каждые пару минут горестно вздыхает. Жена, бледная, с глазами, на дне которых затаился страх и неуверенность, качает в коляске нашу младшую дочь. Та засыпает, но через пару минут вскидывается и начинает хныкать. Я думаю, что ей наверняка передается царящее здесь концентрированное беспокойство и напряжение.
Наблюдаю. Впереди нас в очереди стоит семья. Родители, трое мальчишек - двое из них погодки, их бабушка и дедушка. Они везут с собой пластмассовый тазик для стирки. Взрослые тащут вещи потяжелее, тазик же достался младшему. Глядя на этого пацана с тазиком, можно было бы посмеяться, но смеяться не хотелось. Было, наоборот, грустно.
Наконец ставлю чемодан на стол перед таможеником, открываю. Он, коротко и привычно задавая односложные профессиональные вопросы: "Золото? Деньги? Острые предметы?", начинает ворошить вещи в чемодане. Тупо думаю, что после его проверки не так просто будет сложить все так же компактно, как я сделал это дома. Смотрю на содержимое чемодана...Два альбома с фотографиями, один из них армейский, "дембельский", видавший виды фотоаппарат ФЭД, расстаться с которым не было сил - он объездил со мной полстраны и служил мне верой и правдой...Детские вещи...К горлу что-то подкатывает, становится трудно дышать, все вещи, лежащие в чемодане, превращаются в один пестрый комок, он размазывается, светлеет, и неясные очертания матового светильника, закрепленного на потолке больничной палаты, опять проступают перед глазами...
***
Вот я совсем маленький, мне лет восемь, я сижу в нашем тогда казавшемся мне огромном дворе на заборе, там, где развесистая акация образует перед ним плотную стену, и поэтому я люблю здесь прятаться. В просветы между густо поросшими ветками я вижу двор, играющих в домино стариков и прыгающих через скакалку девчонок, а также всех, кто выходит из нашего подъезда. Сегодня я не просто прячусь здесь, потому что мне так нравится....Сегодня я здесь реву. Реву вот уже битый час, совершенно не находя в себе силы остановиться.
Нет, сегодня меня никто не обижал, никто не прогонял из игры в "казаки-разбойники" и "прятки", все было очень даже прилично, хотя в нашем дворе бывает всякое. Я проснулся раньше обычного и решил пойти погулять, дома сидеть было совсем не интересно. Я послонялся по двору туда-сюда без всякой цели, а потом сел на скамейку, старую и немного шаткую, и стал думать ни про что...Просто так вспоминалась школа, куда надо будет вовращаться через месяц, потому что каникулы когда-нибудь закончатся... Вспоминались одноклассники - кто-то уехал к бабушкам, кто-то в пионерский лагерь, совсем немного мальчишек остались в пыльном городке на лето.
Почему-то вспомнился мальчик из соседнего класса - он как-то пришел в школу какой-то необыкновенно тихий и с опухшими глазами, и все шепотом говорили, что его папа умер и его вчера похоронили...Мне стало невыносимо грустно, и жаль этого мальчика, и хоть мне этого и не хотелось, я начал думать о смерти... Как люди умирают? Отчего? Разве нельзя сделать так, чтоб никто никогда не умирал? Это ведь несправедливо: человек живет, думает, что он сделает завтра или через много лет, у него есть разные желания и планы, а потом он....вот так берет и вдруг умирает? Разве это обязательно?? Что, и я тоже когда-нибудь умру???? И меня не будет? Никогда? Да еще и на кладбище закопают в глубокой яме??
Чувствую, как мои глаза предательски наполняются слезами. Опасливо оглядываюсь вокруг - не увидел ли кто?- и лезу в свое спасительное укрытие, а слезы уже катятся по моему лицу, крупные, соленые на вкус, я это чувствю, потому что слизываю эти горячие слезы языком... Я не хочу умирать!!!! Я хожу быть ВСЕГДА! Это нечестно! Это невозможно! Я плачу, горько и безутешно, как только может плакать маленький пацаненок, осознавший, что смерть неотвратима, что когда-нибудь она настигнет каждого...Я не хочу умирать!!!! Даже через сто лет не хочу!!!!
***
Опять я "проявляю" свою невидимую фотографию...Светильник, карниз, штора, узелок на шнуре, контур картины и дерево на ней, немного кошу глазами, и вот он, штатив с прозрачным пакетом, который на этот раз наполнен наполовину. Медленно поворачиваю голову еще левее, чтобы увидеть, кто сидит сегодня на стуле неподалеку от моей кровати. С удивлением обнаруживаю, что стул пустой. Никто не сидит. А я здесь лежу и умираю...Один.
И вдруг моя жизнь в "фотографии" и мой бред забытья каким-то образом соединились...Я, не теряя ясности изображения проявленных деталей, вдруг одновременно увидел себя, маленького, шупленького мальчишку, сидящего на заборе и всхлипывающего, страющегося заглушить рыдания, стыдящегося своих слез...
Кто, я умираю????? Это почему же я здесь лежу и вот так вот спокойно умираю? Почему я, здоровенный, сильный мужик, смирился с тем, с чем не мог смириться я - щупленький мальчишка? Я ведь даже не борюсь за свою жизнь, я лежу и отсчитываю проценты оставшихся в живых собственных клеток печени, и мысленно уже знаю, что каждый мой день может быть последним!! Да как же я мог себе это позволить??
Ну нет, не дождетесь!!!! Я вдруг разозлился на себя, на свою слабость, на эту больницу, на эту кровать, на картину, на которой мне никогда не удавалось разглядеть, что именно изображено рядом с деревом, и самое главное, на то, что я сам решил для себя, что я этого уже так никогда и не узнаю!
Я собрал все свои силы, которых действительно осталось совсем немного... Я, прилагая неимоверные усилия воли, заставил свое тело сесть... Я даже свесил ноги с кровати и вытащил иглу капельницы из своей руки. Я хотел встать, но.....Этого сделать я уже не мог. Моя "фотография" хоть и сменила ракурс, впервые за долгое время, но как-то померкла, потускнела, утратила резкость, закачалась, и я хотел сейчас только одного: чтобы тот невидимый веник, который каждый раз сметал с таким трудом проявляющуюся картинку, не сделал бы это снова.
Но веник сжалился, и я сидел, рассматривая эти раскачивающиеся вокруг стены, штатив с пакетом, стул и усилием воли заставляя себя думать о том, что же мне делать дальше.
В дверном проеме показалась жена. Она сдавленно вскрикнула, увидев меня сидящим на постели, и кинулась ко мне:
-Что? Что? Тебе нехорошо?
Как будто бы лежать здесь кулем мне было хорошо! Говорить не было сил, все вокруг качалось, но я должен был что-то сказать, что-то сделать, чтобы самому себе доказать, что с этого момента я умирать не согласен. И я громко сказал:
- Селедки... И хлеба! Черного!
И, чтобы у жены, да и у меня самого, не возникло мысли, что все это бред, а также для доказательства собственной решимости ни за что не умирать, сильно ударил кулаком по одеялу, лежащему на постели. Вернее, громко сказал и сильно ударил я в своем воображении, одновремнно осознавая, что голос мой звучит еле слышно, а рука описала какую-то невыразительную траекторию над постелью и безвольно упала на нее.
Жена испуганно смотрела на меня, еще не веря, что это я здесь сижу и то, что я сейчас сказал - не бред, даже пыталась что-то возразить...
- Но врач...
Я сказал:
- К черту......врача.... - вложив остаток всех своих сил в эти два слова и в решительный взгляд, такой, на который я только был способен, сидя среди этих ужасно неустойчивых и все время покачивающихся предметов, чувствуя, что меня уже начинает тошнить, как от морской болезни.
***
Видимо, жена инстинктивно поняла, что происходило со мной. И поверила мне, моему взгляду.....А может быть, просто решила, что раз уж мне все равно суждено отправиться к праотцам, то не выполнить мое последнее желание - просто грех. И врача звать не стала.
Она как-то с готовностью закивала: "Да, да, я сейчас!" Глаза ее были до краев наполнены слезами. Она повернулась и выбежала из палаты, но тут же вернулась, подошла ко мне и сказал:
-Я сейчас все принесу, не волнуйся. Но я хочу, чтоб ты лег, иначе я буду бояться, что ты упадешь...
Она уложила меня в постель, тело мое было вялым и обмякшим, оно с облегчением вытянулось на простыне, как будто бы я только что вернулся с очень тяжелой работы. Но я теперь не боялся лежать в этой постели. Я знал: никакая метла теперь не сможет размазать этот потолок со светильником , чтобы вернуть меня в бред; я не умру, я встану, буду жить, наслаждаться солнцем и морем, буду обнимать детей, любить жену, опекать родителей и проживу долгую и счастливую жизнь.
***
ЭПИЛОГ
Потом были два года диеты и питья настоев трав, годы восстановления здоровья.
Сегодня моя старшая заканчивает в школу, встречается с парнишкой-солдатиком. Младшая недавно заняла первое место в чемпионате школы по шахматам, принесла домой медаль, и мы торжественно положили ее в коробочку к другим ее спортивным наградам...
Папа всегда занят, он неплохо выучил иврит и даже преподает его местным пенсионерам. Они с мамой живут недалеко от нас, в пяти минутах ходьбы от моего дома. Мы уже давно живем в собственной квартире в небольшом утопающем в зелени городке на севере нашей новой страны. Я сам закончил все мыслимые и немыслимые курсы по специальности, подтвердил диплом, работаю , чувствую себя прекрасно. Считаю жизнь свою счастливой и удавшейся.
И только изредка вспоминаю ту палату, то состояние, когда смерть казалась единственным продолжением в сложившейся ситуации. И с благодарностью вспоминаю того мальчишку, себя, который, не смирившись в детстве с неотвратимостью смерти, спас меня от нее через много лет. |
Новости
Чаты
88:88 
