Cool Folders ® :: Форум ПроСти

Девять часов утра. По тихой улице приморского города идет женщина. Идет она неторопливо, небольшой пакет с продуктами мерно покачивается в такт ее шагам.   С моря   дует прохладный ветер. Дождя еще нет, но ощущение, что он не заставит себя ждать, вполне оправдано: на горизонте собираются темные тучи. Женщина смотрит на осеннее небо , хмурится, думая о том, что нехорошо попасть под дождь, но тут уж как получится: ускорить шаг ей бы не удалось.
    Женщила была пожилой, и все в ее облике говорило о ее почтенном возрасте: и вязанный беретик серого цвета – такие были модными лет тридцать назад, и немодная нынче сумочка с металлической защелкой в виде двух шариков вверху, как в те времена, когда молнии еще не стали унивесальными застежками, и маленькие, не очень уверенные шаги, которые она делала, поднимаясь вверх по не слишком крутому склону.
      По возрасту женщину можно было бы назвать старушкой. Но назвать ее так почему-то не поворачивался язык... Что-то нехарактерное было в ее облике. Может быть, осанка. Прямая спина и гордая посадка головы, так не гармонирующая с маленькими, с трудом дающимися ей шагами. А может быть, взгляд. В нем не было беспомощности, так часто просматривающейся в глубине глаз стариков. Эти когда-то голубые, а сегодня выцветшие и блеклые глаза смотрели строго, уверенно, внимательно, и в них даже было что-то стальное. Не только цвет.
    Женщина дошла до поворота улицы и остановилась. Так она делала всегда, каждое утро, проходя здесь в это же время, возращаясь со своими нехитрыми покупаками из магазинчика на соседней улице. Она остановилась, повернулась вполоборота, и перед ней открылась картина, которую она видела из дня в день вот уже много-много лет: в просвете между двумя домами виднелось море. Отсюда оно выглядело по особенному красиво: как будто художник, найдя хороший ракурс, изобразил полосу воды, уходящую в бесконечность, где-то там, на горизонте, сливающуюся с небом, а в качестве рамки выбрал два дома, утопающих в зелени и почти круглый год в цветах. Но все же картинка каждый день была разной. Линия горизонта то удалялась, то становилась ближе в зависимости от времени года и погоды, море меняло цвета и оттенки, летом картину освещало солнце, а зимой часто затягивали тучи, а иногда, в качестве подарка, в картину вплывала красивая яхта или идущий в Хайфский порт какой-нибудь корабль. И лишь рамка всегда была неизменной: два дома с перголами, обвитыми цветущей лианой.
       Остановка и рассмотривание картинки по утрам было не только ритуалом. Это было и необходимостью: надо было собрать еще немного сил, чтобы предолеть последние сто метров подъема до дома.
      Сегодня море было некрасивым и неприветливым, свинцовым, и ветер, дувший оттуда, был резким и неприятным. Постояв несколько минут и еще раз взглянув на тучи, вот-вот готовые брызнуть холодным дождем, женщина поплотнее запахнула полы пальто и тяжелыми шагами пошла к дому. Чувствовалось, что каждый шаг дается ей с трудом. Но во взгляде у нее не было страдания. Скорее упрямство. И спина была по прежнему прямой, и голова все так же гордо поднята. Что-то в ней было особенное. Наверное, какая-то внутренняя сила.
    Женщина вошла в парадное, когда тяжелые капли начали падать на землю. И буквально через несколько секунд они слились в струи, потекли по стеклам окна, блеснула молния, загремел гром. Повезло, она успела прийти домой вовремя, до дождя!
      Лифт поднял женщину на третий этаж. Она открыла свою старомодную сумочку, вытащила оттуда ключи от квартиры, вошла и закрыла за собой дверь, тяжело опустила возле порога свой нетяжелый пакет с покупками, сделала еще три шага и со стоном опустилась на диван. Эх, ноги, ноги! Что ж вы подводите свою хозяйку?.. Она помассировала, растерла мышцы, дотронулась до коленей, проводя пальцами по длинным шрамам. Ей ли жаловаться на то, что ноги отказываются бегать, как когда-то? Ей уже нужно радоваться тому, что она еще может позволить себе вставать утром, и идти по спуску в магазин, и возвращаться домой, и останавливаться каждый день в ее собственном музее одной картины, и находить в себе силы преодолевать последние сто метров подъема. Какие претензии могут быть в ногам, которые служат ей вот уже скоро восемдесят пять лет, пронесли ее по многим дорогам, назначенным ей судьбой, а четыре года назад перенесли операцию по смене коленных суставов?
    Думала ли она, военная медсестра, прошедшая нелегкими дорогами войны, что когда-нибудь людям станут менять части тела, как запчасти станкам и машинам? Вот, дожила. Много чего изменилось втечение ее жизни. Мир стал совсем другим. Если бы она умела писать, то того, что выпало ей пережить, хватило бы не на одну книгу. Но писать она не умела. Она умела только вспоминать: дороги, которыми пришлось пройти, людей, которых посчастливилось встретить и суждено было потерять, боль, которую нужно было пережить, чувства, которые довелось испытать.
    Зазвонил телефон. В трубке раздался голос Алены:
   - Фира? Как вы себя чувствуете? Поход в магазин прошел нормально? Ну слава Богу! Под дождь не попали? Давно ведь вам говорю, что лучше мне зайти туда по дороге к вам....Вы не возражаете, если я прийду сегодня на пару часов позже? Лиорка приболел, не с кем оставить. Но скоро мама вернется с дежурства, и я тут же прибегу! Спасибо вам большое! До встречи! Не забудьте съесть свой творожок, хорошо?
      Алена была социальной работницей, которую служба национального страхования прикрепила к Фире. Ее работой была помощь по дому, покупка лекарств, мелкие поручения, дела, с которыми старикам уже трудно справиться самостоятельно. Она была приветливой молодой женщиной, приехавшей в Израиль четыре года назад с мамой. За четыре года пребывания в новой стране Алена успела неудачно выйти замуж за какого-то непутевого мужика, родить ребенка, поменять несколько мест работы, развестись с мужем, который вскоре после рождения Лиорки решил, что переезд в Израиль был для него ошибкой, да и женитьба тоже, и, не дожавшись решения суда о разводе, тихонько сбежал в Россию, не оставив адреса. Если бы не мама, Алене пришлось бы совсем туго.
      Фира встала с дивана, кряхтя, подняла с пола пакет, принесенный из магазина, и, держась одной рукой за поясницу, пошла выкладывать свои нехитрые покупки в холодильник. Это был обычный набор продуктов, который почти не меняется уже много лет: йогурт, баночка творога, несладкая булочка, пара яблок, и немного овощей. На этот раз был кабачок, морковь и две картошки на суп, который сварит ей Алена.
       Конечно, можно было не ходить каждый день, в любую погоду, в этот магазин, поручив все это помощнице. Тем более, что Алена шла на работу мимо этого магазина. Но Фира не была готова сделать себе такую уступку. Она не может позволить себе жить так, чтобы единственным место, куда ей нужно было бы выходить из дома, стала поликлинника. И отказаться от возможности рассматривать каждый день видимую только ей картину. Тем более, что окна ее квартиры смотрят во двор. А это значит, что, сидя дома, она никогда не увидит моря. Это было бы равноценно отказу от собственной свободы. А она и так становилась все ограниченнее: годы зарились на территорию Фиры, уменьшая подвижность суставов, глубину дыхания, физические возможности. Тело дряхлело, и это было неизбежно. Хорошо, что мудрый еврейский Бог оставил ей ее главное достояние: разум, способность мыслить и помнить.
      Опять зазвонил телефон. На этот раз приятный мужской баритон спросил шаловливым тоном:
    - Бабулечка-кррррасотулечка?
      Фира счастливо рассмеялась и сказала в трубку:
    -Шаюшка, дорогой, какой ты молодец, что позвонил, я так рада тебя слышать!
      Глаза ее повлажнели, заблестели, холод стали исчез из них, морщинки вокруг глаз стали глубже, и она стала похожа на обычную бабушку. Звонил Шай, любимый внук, ныне живущий и работающий в Америке, а потому встречи с ним были очень редкими. «Бабулечка-кррррасотулечка» было ритуальным обращением к любимой бабушке внука, родившегося в Израиле и русским языком почти не владеющего. В его устах это смешное обращение звучало еще смешнее, поскльку звук «ч» произносился мягко, а «р» - с картавинкой, привнесенной из иврита. В свое время Фира потратила немало времени на то, чтобы обучить внука русскому языку, рассказывала ему сказки, говорила с ним по русски, но только и добилась, что внук прекрасно понимал устную речь, но сам разговаривал исключительно на иврите. На иврите общались у него дома, потому что папа был коренным изриальтянином, в детском садике, а потом в школе.
       Так они с Шаем и разговаривали: Фира ему по русски, он ей – на иврите. А смешное «бабулечка – красотулечка» он подхватил у соседского мальчишки, несколько лет назад поселившегося в их доме, совсем тогда свежего репатрианта Сашки, приходившего к Шаю, чтобы он исправил его ошибки в тетрадке.С тех пор Шай величал Фиру только так, и всякий раз они оба счастливо хохотали.
    Шай рассказал ей, что на работе у него полный порядок, и скоро у него будет отпуск, целых десять дней, он прилетит в Израиль, и они увидятся. Расспросив Фиру, как ее здоровье, попросив беречь себя, сказал, что его бубушка – самая лучшая бабушка в мире, и закончил на ломанном русском:
    - Я заскучился за тебя!
       Они тепло попрощались, и Фира, положив трубку, еще долго сидела в кресле, улыбаясь. Ей захотелось найти фотографии Шая, полюбоваться на своего любимчика. С полгода назад он прислал ей в конверте три фотографии. На одной из них он, счастливый, смеющийся, стоял на фоне покрытой лесом горы с рюкзаком в руках, спортивный, накачанный. Это из отпуска в Мексике. Вторая была сфотографирована на каком-то симпозиуме, в котором он принимал участие, и Шай был в костюме, с галстуком, что делало его каким-то непривычно строгим и незнакомым. А третья фотка была сделана у него дома, на кухне. Шай стоял, повязанный большим фартуком, с улыбкой до ушей и со сковородкой с чем-то дымящимся в руке.
       Фира встала с дивана , охая, подошла к шкафу, на нижней полке которого лежали все альбомы с фотографиями, и открыла дверцу. Альбом с фотографиями Шая, синего цвета, лежал почти в самом низу, под стопкой других, более старых альбомов. Ну вот, еще раз приходится вспомнить о своей старости: такое простое дело – вытащить альбом из шкафа, но не тут то было... Ох, видит око, да зуб неймет...
       Фира вздохнула и покорно пошла на кухню за табуреткой. Потом за второй. Опираясь рукой на одну из табуреток, она наклонялась, брала тежелые альбомы другой рукой и клала их на вторую табуретку. Альбомов было немало. Так и жизнь же, слава Богу, прожита длинная. И нет такого альбома, в который можно поместить ее всю. Во всех этих альбомах, которых, наверное, десятка два, только небольшая частичка и вошла. А сколько всего в памяти....
       После четвертого альбома нужно было отдышаться. Можно было, конечно, подождать Алену, но хотелось полюбоваться на внука уже сейчас. Ладно, она сейчас отдохнет, потом таки доберется до нужного альбома, а складывать все обратно придется уже Алене.
       Фира села на табуретку, держа в руках старый, выцветший от времени альбом. Взяла с полки очки, открыла изрядно потрепанную страницу. Альбом был «первый израильский», как называли его в семье Фиры. Сегодня многие из этих фотографий могли бы стать иллюстрацией к истории этой маленькой страны. Когда-то они с мужем, молодые, но изрядно истрепанные войной, приехали сюда. Строить страну и новую жизнь. Вот он, ее Саша, худенький, с воспаленными глазами, но с широкой, открытой улыбкой, держит в руках стопу из пяти кирпичей. Фон – недостроенный дом поодаль и часть стены, подмости, на них стоит второй каменщик, Сашин приятель Гоша, который , как и они, не так давно приехал в Израиль, пройдя всю войну и едва залечив раны. Жарко и влажно – это видно даже на старой некачественной фотографии: Сашино лицо лоснится от пота, по майке Гоши растеклось темное мокрое пятно. Гоша улыбается и приветливо мешет фотографу рукой. Рядом с подмостями стоят два помятых ведра с раствором, деревянные носилки и мастерок.
       А вот она, Фира. Она сидит верхом на электрическом столбе, высоко, рядом с керамическими чашечками изоляторов, в рабочих брюках из грубой ткани, в руках у нее плоскогубцы, на ногах «когти» – специальные изогнутые железки, с помощью которых монтажники взбирались на столбы. Это сегодня о работниках Электрической компании весьма предвзятое представление, газеты то и дело порицают их за самые высокие в стране зарплаты, а работать там считается большим счастьем. Когда-то в монтажники не очень-то хотели идти: работа на высоте, под палящим солнцем, да еще и часто – на территориях, простреливаемых арабами. Монтажник, сидящий на столбе – хорошая мишень, легкая добыча. И, несмотря на то, что рядом с ней стоит мужчина с винтовкой, это не делает ее менее уязвимой. Как и самого охранника с винтовкой, между прочим. Но что было делать? Тогда женщины наравне с мужчинами строили дороги, дома, линии электропередач. А вечером все собирались в палатках, которые пока заменяли им дома, ели скудную пищу, приготовленную из небольшого количества продуков, полученных по продуктовым карточкам, мечтали о том, что все изменится, жизнь наладится, и все беды останутся позади. Всем было тогда тяжело.
       Вот фотография, на которой виден новенький двухэтажный дом, такой чистенький, и дорожка ко входу, отсыпанная гравием, и старый грузовик с открытыми бортами и скудные их пожитки, уместившиеся в нескольких узлах: они въезжают в свою первую квартиру. Смеющиеся, радостные лица, это видно даже на пожелтевшей от времени с оторвавшимся уголком старой фотографии...Сверху на узлах лежит матерчатый абажур, купленный вскладчину друзьями и подаренный им на новоселье. Еще не один год он будет чуть не единственным украшением их скромной маленькой квартирки.
    Фира улыбнулась. Да, они были молоды, счастливы, полны надежд, и почти забыли все тяготы войны, которые пришлось вынести, заменив их другими ежедневными трудностями, и война как будто бы отступила... но не насовсем, а только на дневное время. Ночью во сне Фира часто тащила на себе раненых, уговаривая потерпеть, перевязывала им раны, и сердце ее сжималось от вида этих окровавленных бинтов, запекшейся крови, пересохших губ, молящих о помощи. Да что там говорить, сколько лет прошло, а она и сейчас иногда просыпается, испытывая страх не успеть, опоздать, таща во сне раненого к медсанбату, и сердце отзывается тяжелой тахикардией, и рука тянется к таблетке, которая всегда лежит наготове на тумбочке у ее кровати.
       Такое не забыть...Хоть была она медсестрой на фронте всего несколько месяцев, пока шальная пуля не достала ее саму. А поди ж ты, снится всегда не госпиталь в тылу, где она проработала до конца войны, после ранения, а именно фронт...Саша, бывало, пытаясь вырвать ее из объятий очередного кошмара, обнимал ее и шептал мягко: «Фирушка, душа моя, мы дома, мы давно уже дома, это просто сон!!!» Но сейчас она осталась одна.... Ах, Саша, Саша, знал бы ты, как мне, старухе, не хватает тебя...Это не ты ушел. Это ушла часть меня...И с тех пор мне стало зябко и неуютно в этом мире. Хотя раскисать себе не позволяю. Если ты видишь меня оттуда, ты наверняка мною гордишься.
      Полистав альбом до конца, вспомнив трудную жизнь первых лет в Израиле, старых друзей – часть из них потерялись на разных этапах жизни, а многих уже нет на этом свете - Фира встала и вытащила еще несколько альбомов из стопки, переложив их на табуретку. Верхним сейчас оказался старый потертый тонкий альбом...Она сразу его узнала. Это – те немногие фотографии, который уцелели, пройдя через войну и репатриацию. Они были самыми старыми из всех, поскольку детских не сохранилось совсем.
    Фира снова села на табурет...Не полистать этот альбом она просто не могла.
    На первой странице была выпускная фотография Фиры. Фотография была в нескольких местах согнута, изрядно пожелтевшая, но можно было различить на ней красивое светлое платье с оборками, перехваченное на тонкой талии пояском, уложенные по взрослому вокруг головы тяжелые косы, туфли на небольшом каблучке. На лице – счастливая улыбка. Это мама настояла на том, чтобы Фира, идя на выпускной вечер, по дороге зашла в фотоателье. Эту фотографию она потом взяла с собой на фронт, уезжая туда после ускоренных курсов медсестер, приписав себе лишний год, благо, что она была рослой девочкой. Она, фотография, прошла с ней всю войну, как ниточка, соединяющая Фиру с ее юностью и мирной жизнью, в существование которой на войне так трудно было поверить.
    Фира провела рукой по давно уже не глянцевой поверхности старой фотографии, пальцем – по затейливым зубчикам на обрезе, которые во многих местах отломались...Не верилось, что вот эта девочка и есть она, Фира. Как хорошо, что человек не знает своей судьбы... Разве могла бы она улыбаться так светло, радостно, идя на выпускной, если бы знала, что через день вся жизнь перевернется? Мечты о консерватории будут забыты навечно, а в ее жизнь незванной гостьей ворвется медицина – грубо, кроваво, разрывая сердце от ужаса и жалости, а потом ее ждут пыльные дороги новой страны и неожиданная специальность монтера линий электропередач, жара и пальмы...И море. Которое она так любила. Неважно, какая была погода. Оно приковывало взгляд, восхищало своей необъятностью...
      А вот опять Саша. Молодой лейтенант, красивый, в новенькой форме. Эта фотография, тоже желтая и местами порванная, была сделана еще до их знакомства. Сашка всегда мечтал быть командиром, еще тогда, когда верховодил вытагой мальчишек собственного и соседнего дворов. Он всегда представлял себя бравым, подтянутым, перед строем солдат, ловящих каждое его слово. Слово «война» возникало чисто эмпирически, в книжках, и что ему выпадет воевать по настоящему, не один раз умирать от ран и все же выжить, этот молоденький Сашка, смотревший на нее со старой фотографии, еще не знал...Его, молодого лейтенанта, ждало назначение в полк под Ленинградом, новая, неизведанная, интересная жизнь и блестящая карьера. Это было написано на его улыбающемся лице и читалось в задорном взгляде.
    Фира прикрыла глаза, и воспоминания чередой стали проходить перед ней...
      Вот госпиталь, в который она попала после ранения...Госпиталь в тылу, куда ее перевели по настоянию хирурга Марка Яковлевича, сухощавого, всегда уставшего от бессонных ночей и изнурительных операций в жутких условиях прифронтового госпиталя. Пуля пощадила ее, не задев никаких жизненно важных органов, прошла навылет. В тот же день в тыл отправляли нескольких тяжелораненных солдат, и для этого каким-то чудом раздобыли радолбанную, чмыхающую вонючим дымом полуторку. «Там тоже нужны руки, Фиронька», - сказал он ей, велев собрать вещи. « Ты очень молодая девочка, и ты должна выжить, выйти замуж, нарожать ребятишек...» Фира обняла его, ничего не сказав, потому что нет никаких слов, способных утешить человека, потерявшего жену и двоих детей в первые дни войны. Эшелон с эвакуированными, шедший на восток, был разбомблен немцами дотла.
      Фира быстро влилась в коллектив тылового госпиталя, ведь несмотря на свою молодость, у нее был немалый опыт по уходу за раненными и послеоперационными больными. Работы было много, рук не хватало, и даже выспаться хоть один раз по человечески было несбыточной мечтой. Но работа здесь даже ни в какое сравнение не шла с тем, что приходилось переживать в условиях прифронтового госпиталя. Вокруг были не только тяжело раненные, но и выздоравливающие, многие симпатизировали молодой сестричке, и улыбка стала иногда возвращаться к ней.
    Сашу привезли с простреленным легким, температурой, без сознания. Когда она спешно готовила его к операции, он вдруг открыл глаза, взгляд его ненадолго обрел ясность, он сказал нежно: «Сестричка, ласточка...» и опять потерял сознание. Сказал он эти слова так проникновенно, что Фира поневоле помолилась Богу, хоть делать этого никогда не умела: «Господи, пусть выживет!!!» И присмотрелась повнимательнее к старшему лейтенанту. Черные кудри спутались и слиплись от пота и грязи, на лбу по диагонали прошла глубокая царапина...Сколько таких парней видела она в своей такой недолгой еще жизни! Скольких из них вынесли из операционной, прикрытых простынями...Она еще раз «услышала» его голос: «Сестричка, ласточка...», - он был в беспамятсве, и еще раз горячо помолилась, чтоб операция прола успешно.
    Потом была любовь. Такая, какой может быть любовь только тогда, когда жизнь становится призрачной, никто не уверен в завтрашнем дне. Времени было мало, а им так много хотелось рассказать друг другу, наговориться, надышаться вместе, ведь Саше скоро надо было возвращаться на фронт. Оказалось, что до войны Саша был женат, у него есть маленький сын, но перед войной они с женой разошлись с громким скандалом: молодая супруга не в состоянии была хранить верность мужу, живя в гарнизоне, где было много мужчин и все они засматривались на красивую жену молодого лейтенанта. Она взяла сына Мишку и уехала к своей маме в Свердловск. А Саша очень скучал по сыну, но вместе с тем радовался, что по крайней мере волей этой невыносимой разлуки сын теперь в безопасности.
      Потом они с Фирой расстались, и она, день и ночь перевязывая раненных, промывая гнойные раны, уговаривая их еще немного потерпеть, жила от письма к письму, жадно перечитывая по тысяче раз те дорогие сердцу строчки... Еще дважды Саша был ранен, но уже не так тяжело. После Победы они вновь встретились. И расписались. И через несколько лет приехали сюда, в Израиль. Строить свою новую страну.
      Раздался звук ключа, вставленного в замочную скважину, дверь распахнулась, вошла Алена, внеся с собой свежий запах дождя и немного уличной прохлады, всплеснула руками и сказала: « Фира!! Вы что, опять эти тяжелые альбомы сами вынимали из шкафа??? Ну мы же договаривались, что если вы захотите их посмотреть, то мы сделаем это вместе!!! Разве вам можно такие тяжести поднимать?? А если бы голова закружилась, как в прошлый раз? Ох, ну что ж мне с вами делать!»
       Алена ворчала на нее, как будто бы она была Фириной начальницей. Или воспитательницей, а сама Фира – маленькой девочкой. Фира вздохнула. Наверное, это тоже признак старости, если девчонка, годящаяся тебе во внучки, а то и в правнучки, делает тебе выговор за плохое поведение!
       Но Фира не сердилась на Алену. Алена была славной и доброй, к тому же чувствовала себя неудобно за то, что должна была опоздать и виноватой в том, что Фира была одна эти утренние часы.
      - Не ворчи, ладно уж! – примирительно сказала Фира, и похвалилась: - Шай звонил, в отпуск собирается.
      -Да что вы! – всплеснула руками Алена. – Вот здорово! Будет вам радость! Теперь я понимаю, что вы там искали. Небось, фотки его из Америки...Надо их отдельно положить, чтобы под рукой были, все равно же еще не раз будете их рассматривать.
    Алена открыла холодильник и упрекнула Фиру:
- Ну вот, и не завтракали сегодня! Творог так и остался нетронутым.
- Да я и забыла! – махнула рукой Фира.
       Алена начала ловко чистить овощи, Фира ела свой творожок, в квартире вкусно запахло овощным супом. Говорили о Лиорке, который часто болеет, о Шае – какой он умница и как успешно продвигается в своей карьере, о том, что на следующей неделе нужно ехать в поликлинику и взять направление на обследования. Потом Алена сложила на место все альбомы, предварительно отложив в сторону три фотографии, присланные Шаем из Америки.
      Из последнего альбома выпала на пол фотография какой-то пожилой женщины. Фотография была цветная, значит, современная, но выглядела она так, как будто бы снята она была три десятка лет назад. Алена присмотрелась. Низкий одноэтажный дом с маленькими окнами с деревянными ставнями, деревянное крылечко с покосившимися перилами, возле крыльца деревянная грубо сколоченаая табуретка, и рядом старушка с палочкой, в ситцевом платье в мелкий цветочек и передником поверх платья. Алена спросила:
      - А это кто такой? Как будто бы бабулька из глухой деревни, тут таких и не бывает... А фотка израильская, вот штамп стоит на обороте, Хайфа, ул. Шпринцак...Наши бабульки такие передники не носят....
    Фира взяла в руки фотографию, присмотрелась и рассмеялась:
-    Бабулька! Эта бабулька моложе меня на пятнадцать лет! Это моя троюродная сестра. На Украине она живет. Это я ее два года назад сфотографировала!
      - Вы были на Украине два года назад?? – удивилась Алена. – Поехали проведать родственников? Вот уж не думала, что у вас остались там родственники. Хотя, собственно, почему и нет...Фира, расскажите! Ведь вы здесь с 1949 года, правда? Часто ездили отсюда на Украину? Наверное, было много впечателний, ведь жизнь тут и там так не похожи...
       - Да один всего раз я и ездила туда. По делу. Впечатлений много было, но не такими уж и хорошими были эти впечатления....
       Женщины сели на диван, и Фира начала рассказывать. В окна барабанил мелкий дождь, небо было серым, и в комнате было сумеречно и уютно.
       - Ты же знаешь, что у моего мужа был сын от первого брака, я тебе как-то рассказывала. Так вот, Саша приложил много усилий, чтобы найти его, и наконец, после того, как Железный Занавес упал, ему это удалось. Вернее, он нашел внука. Сашин сын, Миша, рано ушел из жизни, оказалось, что у него были проблемы с сердцем. Он довольно поздно женился, и когда умер, его сын был еще в подростковом возрасте. Сына, то есть нашего внука, зовут Женя, и живет от сейчас в Луганской области на Украине. Саша нашел его, часто звонил ему, посылал ему деньги. Время было новое, перестройка, как у вас говорили, было трудно с работой, и внук и его мать перебивались случайными заработками, которых с трудом хватало на еду. Саша мечтал поехать и купить внуку квартиру. Переслать деньги туда было невозможно, а квартира стоила по нашим меркам немного – тысяч восемь долларов...Слава Богу, у нас такие деньги были, почему не помочь мальчику стать на ноги. Но....ты же знаешь, Саша умер внезапно...
       Фира вытерла тыльной стороной ладони скупую слезу, Алена тут же сказала:
       -Фира, извините, ради Бога, если это тяжелые воспоминания, то не нужно, я вас прошу....Если бы я знала, что это вас расстроит, я бы не спросила...
       - Ничего, Аленушка....Что меня уже может расстроить, в мои годы, когда столько всего пережито и все уже в прошлом, а будущего осталось всего ничего... Мне приятно рассказать тебе, что я, оправившись после смери Саши, поехала и сделала то, что он хотел бы сделать сам...
       - Так вы поехали два года назад на Украину, чтобы купить Жене квартиру?? – удивилсь Алена. – Одна?? Как же вы решились на такое путешествие? Ну, Фира!!!...
         Алена не смогла скрыть своего изумления. Вот тебе и бабулечка-красотулечка! В восемьедсят три года поехать Бог знает куда одной, в страну, где все незнакомо, и с деньгами на квартиру в кармане?
         Фира продолжала свой рассказ, улыбаясь удивлению и восхищению Алены и гордясь собой.
       - Взяла я десять тысяч долларов, заказала билеты на самолет, отправила в город Луганск посылки с одеждой «до востребования»...Что ты удивляешься, разве я могла дотащить чемодан с вещами на три недели, да еще с моими коленями!
       - Ах, Фира, надо же, как вы здорово все придумали! – удивилась Алена.
       - А Саша, когда занимался поисками Миши и писал в разные инстанции, по моей просьбе искал также какие-нибудь сведения о моей любимой тетке, которая до Войны жила в Донецкой области. Очень я ее любила, а она – меня. И вдруг пришло письмо из Красного Креста, и там сообщение, что семья тетки живет в селе Гречаное Донецкой области. Это было незадолго до Сашиной смерти, а потом у меня рука не поднималась начать переписку с далекими родственниками. А когда надумала ехать к Жене, то поняла, что это недалеко, тут уж сам Бог велел. Я написала в село Гречаное, и мне ответила троюродная сестра, она одна осталась жива из всей нашей родни. Вот к ней я и решила отправиться после того, как справлюсь с первой задачей: куплю квартиру. Вот эта бабулечка и есть Татьяна, моя троюродная сестра. Ей тут шестьдесят восемь лет всего... – и Фира сама рассмеялась этому «всего», представив, как оно звучит для Алены, которой и тридцати еще не было....
       - Фира, вы выглядите намного моложе! – еще раз разглядывая фотографию, категорически заявила Алена. – Это я вам как есть говорю, без всякого блата!
       И они обе рассмеялись. Алена торопила ее:
       - Ну, а дальше?
       - Дальше я все сделала по плану: встретилась с Женей и его мамой, очень приятные люди, выбрали квартиру трехкомнатную в их городке, правда, ей хороший ремонт надо было делать, но Женя сказал, что сам осилит, очень место хорошее, жаль упускать. Потом я наняла машину и поехала в село Гречаное повидать Татьяну.
       - Как она вас встретила?
       - Да как-то странно у нас все получилось... Сначала она обниматься стала, потом повела меня на кухню чай пить. Сама с костылем ходит...Оказалось, еще зимой шла в туалет – а он у них на улице, в огороде, представляешь? – Фира сделала возмущенные двиджения плечами и округлила глаза, словно заново удивляясь, - посколькзнулась на льду и сломала ногу. Перелом сросся плохо, теперь до конца жизни с палкой ходить... Когда стали чай пить, Татьяна, до этого косившаяся на мои брюки, спросила:   « Фира, тебе сколько годков-то, а? Неужели восемьедсят три? И это что ж у вас, в Израиле – она делала ударение на вторую «и», из-за чего вся ее речь звучала как-то ехидно – женщины в таком возрасте в штанах ходят?»
       Я сказала, что ходят, кому как удобно, а в брюках удобно и тепло. И вдруг она сказала: « Ты знаешь, хоть убей меня, а я тебя не понимаю.... Как ты могла вот так покинуть Родину, уехать в чужую страну? И тебе не стыдно вообще-то?»
       Я чуть не поперхнулась ее чаем...И так разозлилась, что, сама от себя того не ожидая, вдруг начала на нее кричать. Что Родине я отдала свой долг, когда ее еще и на свете не было, вынося раненых на своих хрупких девичьих плечах с поля боя и потом всю войну перевязывая раны и выхаживая солдат! Что там не чужая страна, что я ее вот этими, своими руками строила, вынося вместе с ней все войны и лишения! Что я там живу как человек, и, пока она ходит в туалет зимой в конец огорода, у меня дома в туалетной комнате не только унитаз, а еще и бидэ есть! Наверное, я бы еще долго злилась и кричала на нее, но я поймала ее испуганный взгляд, почувствовала угрожающие удары своего сердца и позела в сумку за таблетками: только сердечного приступа в этой глуши мне и не хватало! Эта дура, когда поняла, что я уже продолжать не стану, вдруг робко так спросила: «Чего, ты говоришь, у тебя там вместе с унитазом?»....Махнула я на нее рукой и сказала: «Вот видишь, ты даже слова такого не знаешь, а я этим бидэ уже пятнадцать лет пользуюсь!» Рассказала ей, что это такое...Смотрит на меня круглыми глазами... А я спрашиваю: « А купаешься ты где? Раз туалет на улице, наверное, душа и в помине нету?» «Нету...» - отвечает. «Когда как...То соседи в баньку к себе иногда пригласят, то сын иногда приедет и воды натаскает, выварку на печку поставит, тогда в корыте искупаюсь...»
       Господи, как будто бы шестьдесят лет и не прошло, все осталось таким же... Ехала я оттуда без сожаления, и так хотелось домой попасть поскорее. Вот такое было у меня приключение....Надо было ей еще колени свои прооперированные показать, наверное, не поверила бы...Я ведь палку через год после операции бросила! Как там люди живут, в глубинке...Жаль их с такой неустроенной жизнью. Вот тебе и впечатления!
    Алена, поохав и поахав, надавав Фире разных указаний: не забыть принять лекарство, поставить в холодильник суп после того, как остынет и одеваться завтра потеплее, ушла домой. А Фира осталась коротать остаток дня. Включила телевизор, посмотрела новости, а потом кусок какого-то фильма...Постояла у окна, глядя, как темноту рассекают струи дождя...Подошла к столу, снова посмотрела на фотографии Шая. Как он на Сашу похож... Такой же кудрявый, и взгляд его глаз так напоминает ей молодого мужа...
      Фира подошла к стене, на которой в рамочке висели несколько увеличенных фотографий. Дети, внуки...Вот они с Сашей на их золотой свадьбе. Они не хотели торжественно отмечать, но дети настояли. Хороший получился вечер. Вся семья собралась. И фотография получилась хорошая. Они с Сашей сидят за накрытым столом, шампанское налито в фужеры...Их головы склонились друг к другу, Саша приобнял ее за плечи, на губах у обоих спокойная улыбка. И видно, что они по сути – единое целое, одна душа, один человек.
       Фира смотрела на фотографию и вспоминала события тех нескольких дней, которые разлучили ее с любимым мужем навсегда. Фира приехала в приемный покой больницы вместе с Сашей. Назавтра ей предстояла операция по удалению желчного пузыря, на которой настояла ее семейный врач. Камень опасно перекрывал желчный проток и приступ мог случиться в любой момент, так зачем же ждать беды, надо сделать плановую операцию, и жить спокойно... Саша проводил ее до палаты, потом утром позвонил по мобильному телефону и сказал, чтобы она не волновалась, операция пройдет замечательно, и как только она отойдет от наркоза, он будет рядом.
       Если честно, то Фира волновалась гораздо меньше, чем сам Саша. Столько этих операций уже пришлось перенести, ну, так еще одна. Но Саша всегда, волнуясь сам, успокаивал ее, очевидно, не хотел показать ей, что нервничает.
       Потом – туман и тежелая голова, и опять укол, и опять забытье...Уже под вечер она окончательно очнулась...Возле нее сидят ее дети, а Саши нет с ними. «Гда папа?» - был первый вопрос к ним. Глаза дочки наполнились слезами, а сын махнул куда-то рукой, и с той стороны тут же прибежала медсестра со шприцом наготове. Фира не могла проверить, зато сердце ей уже сказало все...Как же так, ведь совсем недавно они разговаривали по телефону???
       Оказалось, что в один день может случиться очень много событий. И звонок жене в больницу, и резкая боль за грудиной, и скорая помощь, и реанимация – этажом выше, в том же здании, в котором Фира еще не отошла от наркоза, и остановка сердца...
       Ах, Саша, Саша...Как жаль, что ты ушел, оставил меня здесь одну, вернее, половинку меня... Некому сказать мне ночью «Фирочка, душа моя, мы дома, это только сон...», чтобы на душе стало тепло и спокойно... Нет, я держусь, родной, я не позволяю себе раскисать. Да и плакать по настоящему, слезами, я разучилась еще во время войны. Но я знаю, что пройдет какое-то время, и мы снова будем вместе. Если есть жизнь после смерти, мы обязательно там друг друга найдем. А если нет – то могилы наши будут рядом. Благо, теперь место можно купить заранее...Человек еще жив, а место на кладбище уже поджидает его...
       Я не знаю, когда это случится. Но когда придет время, я не испугаюсь и не буду просить еще несколько месяцев или дней. Я уже давно хочу к тебе. Жди. Уже осталось недолго.